ГЛАВНОЕ
МЕНЮ ВОСПОМИНАНИЯ ПЕХОТИНЦЕВ
THE
RUSSIAN BATTLEFIELD 
|
ГЛАВНОЕ
МЕНЮ ВОСПОМИНАНИЯ ПЕХОТИНЦЕВ
THE
RUSSIAN BATTLEFIELD |
 Ильяшенко В. Я. после госпиталя. из архива В. Я. Ильяшенко |
Жизнь до войны шла своим чередом. Жили мы неплохо. Иногда дрались (не без этого). У меня и теперь видна отметина одной из драк на лбу. В общем, все было нормально. Но летом 1941-го года этому пришел конец. Началась война, спутавшая все планы людей и поломавшая многие судьбы.
22-го июня 1941-го года фашистская Германия вероломно напала
на нашу страну. А днем раньше, в субботу, мы, мальчишки, отправились на р. Заравшан
рыбачить. В воскресенье мы шли с рыбалки довольные уловом, не зная, что началась
война. На соседней с нашей улице знакомые ребята сказали нам:
"СССР с Германией воюет, а вы на рыбалку ходите". Мы вначале не поверили.
Ведь с Германией у нас был мирный договор, но, придя домой, услышали то же от
родителей. Разговоры о возможном нападении Германии на СССР ходили и раньше,
но никто этому не верил.
Даже не поев, мы собрались во дворе поговорить. Жалели, что не успеем повоевать.
Ведь немцев быстро разобьют. Нам в то время было по пятнадцать-шестнадцать лет,
и призыву в армию мы еще не подлежали. Все мы были настроены архипатриотично.
"Нужно пойти в военкомат и добиваться, чтобы нас отправили на фронт"-таковы
были наши высказывания. Но были и возражения. Сомневались, что нас поймут.
С военкоматом, конечно же, ничего не получилось. Нас просто
слушать не стали. Сказали, что фронту нужны подготовленные солдаты, а от нас
помощи будет мало. Нужно учиться. Повоевать, мол, успеете, а когда будет' нужно
- вызовут.
Мы стали усиленно заниматься военной и физической подготовкой по месту учебы
и в кружках, возникших во множественном числе после начала войны. Но все же
боялись, что не успеем на войну. Особенно хорошо работал кружок, где изучались
отравляющие вещества, авиабомбы, артиллерийские снаряды и средства их доставки.
Игры и рыбалка отошли на второй план. Мы как-то сразу повзрослели, В кино мы
продолжали ходить, но смотрели теперь больше кинохронику о войне, "Концерты
фронту", разные короткометражные боевики. Особенно нам нравились "Антоша
Рыбкин" и другие, похожие на этот.
Наши опасения, что война кончится без нашего участия, не оправдались. Немцы
дошли до Москвы, окружили Ленинград, вели бои за Сталинград и на Кавказе. Мы
очень переживали неудачи Красной Армии и радовались, когда фашистов погнали
на запад.
Жизнь изменилась. Постепенно стали исчезать продукты, потом ввели карточки.
Мы, ребята, ходили в степь, где ловили черепах, которых употребляли в пищу,
и это было добавкой к скудному пайку, выдаваемому по карточкам.
Началась мобилизация, Ребята старшего возраста были уже призваны.
Я перевелся из школы в Техникум механизации сельского хозяйства, который находился
на Абрамовском бульваре, считая, что в нем быстрее получишь специальность. В
техникуме мы изучали тракторы "Универсал", "СТЗ", "ХТЗ",
"ХТЗ-НАТИ", "Сталинец", комбайны и другие сельскохозяйственные
машины. Однажды я продувал засорившуюся магистральную трубку трактора "Универсал"
и потянул в себя из нее воздух думая, что так быстрее пойдет горючее. Прилично
напился керосину, но трубку прочистил, Трактор "Сталинец" был устроен
так, что его заводили ломом, прокручивая моховик. Это было опасно, так как мог
произойти "обратный ход" двигателя и можно было получить удар ломом
по голове или по рукам.
Из техникума нас посылали в колхоз убирать урожай сахарной свеклы. Ее начали
сеять в Узбекистане, т.к. многие районы Украины были оккупированы немцами. Мы
выкапывали свеклу, обрубали ботву и складывали ее в бунты. Здесь же ее ели.
Сахарная свекла сладкая до приторности. Ее много не съешь, но постепенно привыкли
и ели, ибо другой еды не хватало.
В конце ноября или начале декабря 1942 года (мне уже исполнилось! семнадцать
лет) я получил повестку явиться в Багишамальский райвоенкомат г.Самарканда для
отправки в полковую школу. Мы, призывники, прошли медкомиссию, в которой были
и женщины. Перед комиссией мы "пляса-
ли" голенькими и очень стеснялись.
Перед отправкой в часть нас поместили в клуб техникума, в котором я учился.
Там нас было около 100 человек. Находились мы в клубе около месяца, ожидая отправки.
Иногда нас по очереди отпускали домой.
Однажды я пришел домой в очередной отпуск. Помню, сели ужинать. Разговор шел
вокруг трудностей с питанием и событий на фронте, а также о мобилизации. Мама
спросила:
- Когда вас отправляют!?
- Еще неизвестно, — ответил я.
- Вот и Бориса (младшего на год и восемь месяцев брата), должно быть, скоро
призовут, - продолжала она.
Я начал было говорить, что идет война и что фронту нужны люди. Но вдруг стол,
за которым мы сидели стал удаляться от меня, лица родных потускнели. Дальше
я ничего не помню.
В той скученности, какая была в клубе техникума, я заболел тифом. Выписали меня
из больницы примерно в середине февраля 1943 года. За время болезни домой принесли
четыре повестки для меня.
После болезни я долго обивал порог военкомата, т.к. в армию меня не брали из-за
здоровья. Я очень похудел и меня, как говорится, качало ветром. Было очень неприятно.
Я испытывал обиду, а при знакомых - даже стыд. Ведь шла война, и товарищи мои,
одногодки уже уехали, кто в военные училища, кто в полковые школы, кто в воинские
части, а я околачивался дома. Мои одноклассники разъехались. Арик Гланцев уехал
в танковое училище, Юрий Яшин и Куч Фаткуллин - в пехотное. Им не повезло, Арик
горел в танке. Обгорел так, что лица не узнать. Юрий вернулся с перебитой рукой,
а Куч - без глаза.
Ежедневно я ходил в военкомат, просил призвать меня, но "покупатели"
(офицеры, собирающие команды призывников) от меня отказывались. Наконец мне
повезло, приехал офицер, собиравший команду в училище. Долго я его упрашивал,
чтобы он меня взял. Приводил различные доводы, такие как "... мне стыдно
находиться здесь, т.к. ни одного моего товарища в Самарканде не осталось"
и "... мне обещали, что вы приедете и возьмете меня..." (это было
вранье), "... без меня вы полную команду не наберете... (а как я мог знать,
сколько ему людей нужно) и т.д. В конце концов лейтенант сдался, и я был зачислен
в команду.
Наконец, 1-го марта 1943-го года мне велели собраться и отправили в Ташкентское
пулеметно-минометное училище, которое с февраля 1942-го года находилось в районе
ст. Бозсу вблизи г.Чирчика, а затем в январе-апреле 1943-го года передислоцировалось
в район г.Термеза. Я прибыл в район его нового нахождения.
Из Самарканда нас отправили с проходящим эшелоном, в котором ехали призывники
из других мест. Провожали нас родные. Были слезы, но мы 1 успокаивали, говоря,
что едем в училище, а не на фронт, и что будет дальше -не известно, может быть
война и кончится. Я был счастлив. Наконец-то еду в армию и, может быть, буду
офицером и повоюю.
Ехали на юг. Железная дорога шла через новые для меня места, по Каршинской степи,
мимо населенных пунктов, где я не бывал. Местами поезд "нырял" в туннели.
Все это для меня, да и не только для меня, было интересным, и мы, чтобы лучше
видеть, вылезали на крыши вагонов.
Училище
Приехали мы на место числа четвертого или пятого марта. Учили!
находилось в крепости неподалеку от г.Термеза. Вначале нас поместили бараках
за пределами крепости, где мы около месяца проходили карантин. Поначалу мы ходили
в своей одежде, а потом нам выдали старое обмундирование: гимнастерки и брюки
времен гражданской войны. Головных уборов не было, как не было и обуви. Жара
достигала сорока и пятидесяти градусов в тени. Ноги у нас потрескались, головы
распухли от перегрева на солнце. Особенно трудно было ребятам из Северного и
Восточного Казахстана, из России, Белоруссии, Украины не привыкших к нашей жаре.
Некоторые падали от солнечных и тепловых ударов. Но со всеми невзгодами мы мирились,
т.к. понимали, что идет война, стране трудно и многого не хватает.
Мы занимались строевой подготовкой, ходили с песнями (Рост город, Самовары-самопалы,
Катюша, Бородино, Вставай страна огромная и др.), которые пели и потом, когда
стали курсантами. Мы дежурили по ночам,
Однажды случился казус. Наш командир дал мне часы на ночь, по которым мы должны
были сменяться на дежурстве. Я держал их в руке, но задремал и уронил. Проснулся
часов нет. Вокруг темно. Пошарил рукой по полу и нашел их, но конечно, часы
стояли. Кое-как отдежурили. Часы пришлось чинить, но о том, что я заснул, сказано
не было, стыдно.
Наконец, срок карантина истек, и нас перевели в крепость, где распределили по
подразделениям. Я был зачислен в четвертый взвод второй роты второго пулеметного
батальона. Командиром взвода был лейтенант Завгородний, помвзвода - сержант
Алатырцев, командиром роты - старший лейтенант Шаповалов, а командиром батальона
- капитан Бодриков. Начальником училища был полковник Мешечкин Александр Яковлевич,
невысокого роста, грузный человек уже побывавший на фронте и раненый в живот.
Раненым, он, поддерживая вываливающиеся внутренности, плыл по Москва-реке, пока
не достиг берега, где его подобрали. Вот такой мужественный человек командовал
училищем. Мы, бывало, заслушивались его певучими командами. Он очень хорошо
относился к курсантам. Часто проверял, как проводятся занятия, если кто заслуживал,
обязательно отмечал. Часто начальник училища бывал в курсантской столовой, интересовался
как питаются курсанты. Поэтому еда всегда была на уровне.
Наша вторая рота почти полностью состояла из самаркандцев, а в моем отделении
(меня вскоре назначили командиром отделения) были Александр Богомолов и Василий
Баракин. С первым я дружил с детства, а со вторым мы были одноклассники. Богомолов
был ранен и теперь инвалид войны, а Баракин - погиб. В нашей роте служили самаркандцы,
мои знакомые еще по гражданке: Борис Котельников и Миша Рахимов. Первый тоже
был ранен, а о втором нет никаких известий.
В крепости, вдоль ее стен, располагались казармы, в которых нас разместили поротно.
В центре находился плац, где проводили торжественные построения, зарядку, вечернюю
поверку, разводы караулов. В одном из углов внутреннего двора крепости находились
склады оружия и продовольствия, возле которых, как и у входных ворот и у колодца,
постоянно стояли часовые. Ближе к центру двора были построены летняя и зимняя
столовые.
Наша рота размещалась неподалеку от входных ворот. В казарме постоянно находился
дневальный, объявлявший «подъем» и «отбой» и следивший за порядком. Он рапортовал
начальству, если оно появлялось в казарме. Курсанты, назначенные в наряд по
казарме, под наблюдением дневального, мыли полы, вытирали пыль, которой летом
было здесь более, чем достаточно. За этим следили строго, придирчиво осматривали
протертые места.
Состав курсантов был многонациональным, но жили мы одной семьей и хорошо понимали
друг друга. Не ощущалось никакого различия между русскими, узбеками, украинцами,
казахами, татарами и другими национальностями. Были подлинные дружба и взаимопонимание.
Выдали нам гимнастерки и брюки синего цвета, ботинки с обмотками и пилотки.
Некоторым достались английские ботинки, которые не сгибались и не разгибались.
Они были как деревянные и доставляли большие мучения тем, кто их носил.
Подъем производился в шесть часов, а по воскресеньям - в семь. Зарядка, туалет,
заправка коек занимали не много времени. Подняться, а вернее, вскочить как укушенным,
мы должны были вместе с одеванием, за две, максимум три минуты. С обмотками
это было не просто. Обмотку намотаешь, а она разматывается, портянка в ботинке
сбивается, нога в ботинок не попадает. Сколько раз, не успев намотать портянку,
приходилось выбегать на зарядку в ботинках, обутых «на босу ногу». Пока занимались
упражнениями, было более или менее нормально, но, во время бега, - мучение.
Ботинки хлюпают на ногах, задерживая бег. Хуже было то, что на ногах появлялись
потёртости, а часто пузыри.
Наматывать портянки нас учили особо. Это очень важно, т.к. солдат далеко не
уйдет, если портянка в ботинке или сапоге собьется. И, нужно сказать, что большинство
курсантов это освоили. Мы, идя на фронт, прошагали более четырехсот километров
и у многих, в том числе и у меня, потёртостей не было.
Подъем. Мы одеваемся, а старшина стоит рядом и отстающим говорит «ласковым»
голосом:
- Вечером поучимся.
Вечером у всех свободное время, а провинившемуся он командует:
- Отбой.
Раздеваешься, ложишься в постель. Сразу же его команда:
- Подъем.
Вскакиваешь, одеваешься. Старшина смотрит на часы. Не успел. Вновь команда:
- Отбой - и вновь -Подъем.
И так до седьмого пота. Но зато поднимались за две с половиной минуты.
Койки заправляли тщательно. Рисунки на одеялах и подушки были быть на одной
линии. Если на какой-нибудь койке были отклонения, старшина сдергивал одеяла
со всех коек, а их в казарме было сто шестьдесят, и заправка начиналась сначала.
Тренировки напоминали те, что применяли при отбое и подъеме.
Зарядка заключалась в упражнениях на плацу и в беге вокруг крепости, которая
в плане представляла квадрат со сторонами четыреста метров каждая. Стены крепости
имели высоту до семи метров, но и через них деятели бегали в самоволку. Перелезть
через стену можно было вблизи угла крепости правее ворот, если смотреть на них.
Там были неровности, вероятно, оставшиеся после ремонта. Они были почти незаметны,
но курсанты преодолевали стену, цепляясь за эти неровности, как заправские скалолазы.
После зарядки мы умывались и строем с песнями шли на завтрак. Питались мы неплохо.
На обед, к примеру, давали суп или борщ с мясом, на масле, компот, кисель или
арбуз. Четверг был рыбным днем. Вместо мяса по четвергам давали рыбу. Правда,
после занятий, аппетит разыгрывался так, что и этой хорошей еды не хватало.
После завтрака мы шли на занятия, после занятий - на обед, а после обеда и отдыха
- вновь на занятия. Вечером, после ужина, чистки оружия! вечерней поверки, давалось
свободное время, когда мы писали письма, читали, чинили обмундирование.
К чистке оружия относились с особым вниманием. Винтовку, автомат, пулемет чистили
до блеска сначала щелочью, затем сухой ветошью, и только потом смазывали маслом.
Перед смазкой командир проверит, протрет ствол чистой белой тряпочкой и, если
на ней останется след, заставит чистить заново. Во время чистки оружия мы тренировались
в скоростной разборке и сборке винтовки, автомата, пулемета.
Отбой производился в двадцать один час. Раздеться, сложить обмундирование и
лечь в постель мы должны были за две минуты. Если не успевали, то нас тренировали:
подъем - отбой.
Раз в неделю нас водили в баню, а стирать белье и обмундирование мы ходили на
реку Сурхандарью. За неделю гимнастерки пропитывались солью так, что стояли
«колом». Стирка для нас была хорошим занятием. Мы, постирав, купались, плавали,
отдыхали. Это для нас был хороший день.
Соль, выступавшая на гимнастерках, разъедала тело. От пота появлялась потница.
Мы ее называли «колючкой». Все тело покрывалось прыщиками и его кололо как иголками.
Ночью «колючка» часто не давала спать.
Строевой подготовкой мы занимались усиленно. Это необходимо, так как подразделение
должно слаженно выполнять необходимые маневры, будь то воинский шаг или приёмы
с оружием, а без слаженности подразделение - не подразделение, а толпа. Ходили
мы походным и строевым шагом. Ведет старшина роту и прислушивается. Если шаг
не четкий, то следует возглас:
- Горох!
Начинается учеба. Гоняет до изнеможения. Потом старшина подает команду:
- Рота...
В это время все переходят на строевой шаг. Старшина прислушивается. Если «гороха»
(не одновременный шаг) нет, то подается его команда:
- Стой!
Все должны остановиться одновременно, т.е. последний шаг должен дать один удар.
Если же этого нет, то опять начинается учеба. Только и слышно:
- Шагом марш. Рота стой. И т.д.
Продолжалось это до тех пор, пока мы не стали ходить приемлемо для начальства.
Время от времени старшина заставлял командовать курсантов, чтобы привыкали.
Они ведь должны быть командирами.
Занятия по изучению материальной части и физподготовке проводились вне крепости.
Матчасть изучали обычно в тени, где были вырыты канавки, чтобы спустить ноги.
Получалось что-то вроде скамейки. Изучали винтовку, автомат ППШ, противотанковое
ружье ПТР, ручной пулемет Дегтярева и станковый - Максим. Занятия проводились
так, чтобы курсант знал взаимодействие всех частей оружия и чтобы, при необходимости,
мог устранить задержку в винтовке, автомате, пулемете.
Знакомились и с восьмидесятидвух миллиметровым батальонным минометом. В те дни,
когда изучали миномет, у которого ствол в виде трубы, мы набивали его огурцами
и, таким образом, проносили их в крепость. Это не разрешалось, но делалось.
Огурцы съедались вечером в казарме.
На занятиях по физической подготовке, которые проводил лейтенант Тюкалов, мы
бегали, преодолевали полосу препятствий, состоявшую из натянутой не более сорокапяти
сантиметров над землей колючей проволоки, рва глубиной до двух метров, стены
высотой два метра и более.
Бежишь, на небе ни облачка, жара неимоверная, пот льет ручьем, заливая глаза.
Обмундирование от пота мокрое. Ползешь под колючей проволокой и думаешь: «Хоть
бы не разорвать гимнастерку и брюки и не расцарапать спину».
Стену брали сходу, иначе не получалось, т.к. она была высокой. Подсаживали друг
друга. Во рву была грязная вода, а на дне - жидкая грязь. Мы старались перепрыгнуть
его. Ширина рва была полтора-два метра, и кто не сумел перепрыгнуть, чистил
обмундирование за счет свободного времени.
Занимались мы и штыковым боем. На занятиях лейтенант Тюкалов брал у какого-нибудь
курсанта винтовку, показывал прием и бросал ее весом четыре с половиной килограмма
этому курсанту, а тот должен был ее поймать. Не поймавший подвергался насмешкам
лейтенанта. Потом раздавалась команда лейтенанта:
- К бою!
Мы становились в боевую стойку. Затем следовала его команда:
- Коли!
Нужно было ткнуть штыком в чучело и сразу же отбить прикладом тугой матерчатый
шар на длинной палке, который совался прямо в лицо. Не успел отбить, получай
плюху, сопровождавшуюся обидными восклицаниями лейтенанта.
Занимались мы и на снарядах: турнике, брусьях, кольцах, лазили по канату, бегали
по бревну и т.д.
Часто среди ночи нас поднимали по тревоге, и мы совершали марш-броски (метров
триста бегом, метров сто шагом). На пятнадцать километров бежали в трусах и
ботинках, а на двадцать пять - с полной выкладкой (до тридцати килограмм). Марши-броски
проводились под наблюдением врачей, которые осматривали курсантов на старте,
на середине дистанции и на финише. Обычно к рассвету мы возвращались в казарму.
Иногда между ротами проводились соревнования. Наша рота несколько раз выигрывала
(призами были новые ботинки, бюст Ленина и др.), но упавших, а такие бывали,
мы должны были нести на себе до финиша, иначе результат не засчитывался из-за
потери людей.
Мне, особенно первое время, на занятиях по физподготовке и марш-бросках было
очень трудно. После тифа я был слаб. Но, потом, мало-помалу, привыкли, ко времени
отправки на фронт, я приобрел «форму».
Изучали мы и уставы и наставления. От нас требовали безукоризненного их знания.
На политзанятиях нам рассказывали о положении на фронтах и в стране, о союзниках,
которые никак не откроют второй фронт, о наших резервах, о принимаемых правительством
мерах для достижения победы.
Были лекции и на медицинскую тему. Нам рассказывали, что в госпиталях лечат
даже очень тяжелые ранения. Показывали фотографии лица солдата с оторванной
нижней челюстью и после восстановления. Лицо было нормальным. Но после просмотра
фотографий, настроение падало.
Знакомили нас и с отравляющими веществами, в частности с ипритом. Наносили на
руку каплю иприта и, примерно через полминуты ее снимали тампоном. На руке оставалось
красное пятно. Кожа в этом месте некоторое время болела. У некоторых курсантов
образовывались нарывы. А это не самое сильное отравляющее вещество!
1 мая 1943 года мы приняли присягу. Это происходило в крепости на плацу, где
нас построили. Вызванные подходили к столу с текстом присяги, громко читали
его, принимали поздравления командира и возвращались в строй. В заключение нас
поздравил начальник училища:
-Вы теперь стали солдатами Родины - говорил полковник Мешечкин - поклялись защищать
ее до последней капли крови. Помните об этом всегда. Через некоторое время вам
придется доказывать это на фронте не раз. Будьте достойны высокого звания советского
солдата - защитника своей земли.
Мы гордились тем, что, приняв присягу, стали настоящими солдатами.
После принятия присяги мы ходили на парад в Термез, но его, почему-то, не было.
Скорее всего, мы опоздали. В училище был праздничный обед.
В начале июня часть курсантов отправили в город Кушку, часть - в город Катта-Курган.
Убыли Богомолов, Баракин, Рахимов, Котельников. С Шуриком Богомоловым мы распрощались
тепло. Пожелали друг другу всего лучшего, остаться в живых и не калекой. Но
у нас мелькала мысль, что можем не увидеться. Мы же, оставшиеся, продолжали
заниматься здесь в училище.
До июня мы, в основном, изучали стрелковое оружие, делая упор на станковый пулемет
«Максим». Некоторые курсанты, в том числе и я, разбирали и собирали замок пулемета
с завязанными глазами. В общем, оружие знали хорошо.
В июне училище стало называться «Ташкентское стрелково-минометное» и с этого
времени мы стали изучать восьмидесятидвух миллиметровый батальонный миномет.
Курсанты несли и караульную службу, охраняя крепость и расположенные вокруг
нее военные объекты. Один объект находился у берега р. Амударьи. На нем все
заросло высоким кустарником. Днем наблюдение велось с вышки, а ночью - из окопа.
Но нужно было обходить территорию объекта. Идешь, бывало, в темноте по тропинке
среди кустарника и спиной ощущаешь, вроде кто-то здесь есть. Так действуют ночь
и тишина.
На тактических занятиях нас учили, как нужно вести бой, как наступать отделением,
взводом, как выигрывать бой с наименьшими потерями, как правильно расставить
огневые средства, как их маскировать. Учились окапываться и отрывать окопы для
пулемета и миномета. Копаешь окоп, земля твердая, сухая. На жаре силы быстро
убывают, от пота глаза щиплет, но копаешь до тех пор, пока руки еще могут работать.
Хорошо отрытый окоп - твой спаситель. Это я почувствовал позже, на фронте, а
здесь для нас это было абстракцией, и иногда мы ленились копать.
Стрельбище находилось в километрах двенадцати от крепости. Ходили мы туда примерно
через две-три недели. Жили мы там в землянках, где были устроены нары. На стрельбище
учились стрелять по неподвижным и движущимся мишеням изо всех видов стрелкового
оружия, прямой наводкой, а из станкового пулемета и миномета - и с закрытых
позиций с применением вешек и угломер-квадранта. Мне больше нравилось стрелять
из винтовки и «Максима». Из них я всегда поражал цели и не раз удостаивался
похвал полковника Мешечкина.
- Хорошо, Ильяшенко - говорил он, и это вдохновляло.
Автомат ППШ глушил. Передняя стенка его кожуха была сделана наклонной и газы
при выстреле, отражаясь от нее, били в уши, и в них звенело. Ручной пулемет
Дегтярева свободно крутился на сошнике, и из него трудно было прицелиться.
При стрельбе нужно крепче прижимать приклад к плечу, тогда не так сильно чувствуется
отдача. Помню, несколько раз приходилось стрелять из противотанкового ружья.
Первый раз от отдачи я пополз назад. В следующий раз я крепче прижал приклад
к плечу, и отдача не так подействовала.
Очень часто мы ходили в тир, который находился во рву, окружавшем крепость.
Здесь мы прицеливались в мишень из винтовки, укрепленной на специальном станке,
позволявшем определить, куда попадает пуля при выстреле. Выстрела не было, патроны
экономили, но редко, все же, стреляли.
Однажды мне дали пропуск на выход из крепости по случаю приезд; мамы, Я был
очень рад этому. Увиделись мы с ней вблизи крепости. Долго разговаривали. Мама
рассказывала о жизни в Самарканде, о родных, об их здоровье, о том, кто чем
занимается, кто где работает. Сказала, что по карточкам выдают мало и не регулярно
и что заработанные мной в колхозе, когда посылали меня из техникума на уборку
сахарной свеклы, джугара, пшеница, кунжутное масло, картофель очень помогли.
Эти продукты привезли уже после моего отъезда в училище. О семьях призванных
заботились. Потом мама подарила мне полевую сумку. Поговорив еще немного, мы
расстались.
Из-за подаренной сумки у меня произошел конфликт с лейтенантом Тюкаловым. Как-то
раз шел я по территории училища и нес сумку в руке. Лейтенант меня остановил
(надо же, на него напоролся!).
- Курсант, ко мне - скомандовал он. Я подошел.
Как несешь сумку? Не знаешь, что курсанту положено носить ее через плечо? Где
взял сумку? Дай сюда. И протянул руку за ней.
Я сумку не отдал. Случившийся рядом мой товарищ А.Богомолов за меня вступился.
Он сказал, что сумку подарила мать, которая недавно приезжала. Я подтвердил
это и добавил, что сумку не отдам. Ее оставили. Но Богомолов попал на «губу».
К Богомолову благоволил полковник Мешечкин. Зайдя на гауптвахту с проверкой,
он выпустил Сашу. Так что за сумку он страдал недолго.
Иногда мы ездили на машине на смоляные озера, где брали битум для топки печей
на кухне. Озера эти находились далеко от училища. Работа была тяжелой. Нужно
было нарубить битум топором и погрузить его на машину, а он течет на жаре и
прилипает к лопате. Поэтому выезжали мы до рассвета, когда еще прохладно. Мы
с радостью ездили на эти озера. Для нас это была прогулка, и целый день мы чувствовали
себя на свободе, хотя, после работы, нужно было долго отчищать от битума обмундирование.
Подошел август. Мы рассчитывали, что в августе будут экзамены и мы поедем на
фронт офицерами. Но судьба распорядилась иначе. В середине августа нас одели
в новенькое солдатское обмундирование, курсантские погоны заменили на полевые,
солдатские и отправили на фронт рядовыми. Так происходило не раз и в 1942, и
в 1943 годах и в последующих. Видимо фронту в срочном порядке понадобились солдаты.
Проводы были торжественными. Нас выстроили на плацу, зачитали приказ об отправке
на фронт. Полковник Мешечкин сказал напутственное слово. Поварихи и официантки
плакали. Только мы были спокойны. Молодости свойственно стремиться к неизведанному.
Начальник училища подошел к строю и взволнованно сказал:
- В добрый путь, сынки, пусть вам сопутствует удача.
Потом круто повернулся и быстро ушел на возвышение, откуда и провожал нас, взяв
«под козырек».
Раздалась команда «Напра...во, шагом марш» и под оркестр отправились на вокзал,
погрузились в теплушки и поехали.
Ехали мы через Самарканд, где увиделись с родными, которые, узнав, что мы будем
проезжать, все пришли на станцию. Я уже говорил, что в училище было много самаркандцев,
так что воинская площадка была заполнена людьми до отказа. Встреча с родными
была радостной и грустной. Радостной от того, что увиделись, а грустной потому,
что скоро нужно будет расставаться и, быть может, навсегда. Но, все же мы, молодые,
не верили, что нас могут убить.
Я увидел всех: маму, бабушку, тетю, братьев. Все знали, что мы едем на фронт
(слухом земля полнится). Я же говорил, что нас переводят в другое училище. Но
разве обманешь, особенно мать!
Простояли мы на станции Самарканд часа три, а затем команда сопровождающего:
- По вагонам.
Ехали мы быстро и через пять-шесть суток были уже на месте назначения под г.Воронежем.
В дороге ничего примечательного не произошло, за исключением того, что у г.Чкалов,
когда стало прохладнее, мы почувствовали, что у нас прошла мучавшая нас, потница.
На фронт
В конце августа - начале сентября 1943-го года мы, бывшие курсанты
Ташкентского пулеметно-минометного училища, а теперь рядовые, прибыли под г.
Воронеж, где вблизи ст. Сомово в Сомовских лесах формировалась 92-я гвардейская
стрелковая дивизия, ставшая впоследствии Краснознаменной Криворожской и пополнили
ее ряды. Меня зачислили вторым номером пулеметного расчета во вторую пулеметную
роту второго батальона 280-го гвардейского стрелкового полка. Нашим основным
оружием был станковый пулемет «Максим». Расчет состоял из четырех человек: командир
расчета - первый номер, второй номер и два подносчика.
Формирование дивизии было недолгим. Памятного оно о себе ничего не оставило,
за исключением того, что дни и ночи мы проводили в лесу и спали на земле, завернувшись
в шинели. Было холодно, и мы на ночь поверх портянок заворачивали ноги в газету
или бумагу, чтобы не мерзли.
Через несколько дней наш полк выступил на фронт. На ст .Сомово мы погрузились
в теплушки, в которых доехали до г. Купянск. На станции успели выгрузиться,
подняться в горку и войти в лесок. И во время! Налетели бомбардировщики и сильно
бомбили. Станция и вагоны на путях горели.
В леске мы находились до вечера, так как двигаться тогда было можно только ночами,
ибо днем действовала вражеская авиация. Ближе к ночи мы пешим порядком в составе
полка пошли на запад. Идти было трудно, особенно после дождя, когда украинский
чернозем становился как тесто, и стоило больших трудов вытащить из него ногу.
Временами, несмотря на осень, было еще жарко. Стеклянные фляжки у большинства
солдат разбились, а те, у кого 26
они сохранились, выпивали воду довольно быстро. Однажды я увидел какие-то красные
ягоды, сорвал их и стал есть, надеясь как-то утолить жажду, сто этого я почувствовал
сильную горечь во рту. Оказывается, это была рябина, которая до того как ее
прибьет морозом, горькая. Этого я не знал, признаться, рябину видел впервые.
Пить захотелось еще сильней, и я проклинал свою неграмотность.
Мы шли по ковыльным пыльным степям. Лес встречался редко, лишь иногда попадались
рощи (гаи). Вокруг расстилалась равнина, местами иссеченная безводными оврагами.
Большинство встречавшихся селений бы частично или полностью разрушены. Страшно
было смотреть на торчавшие черные трубы - то, что осталось от сожженных хат.
Иногда у селений встречались подсолнечники, представлявшие большую опасность.
Немцы, отступая, минировали их, рассчитывая на то, что русские солдаты будут
рвать подсолнухи. Нас об этом строго предупредили и сказали, чтобы с дороги
и кто не сходил. Но, все-таки, некоторые солдаты соблазнялись и шли за семечками.
Это часто кончалось плачевно. Раздавался взрыв, неслись крики о помощи. Санитары
с риском для жизни (могли быть еще мины) вытаскивали раненых и убитых. Семечки
оказывались очень дорогими.
Мы, четыре человека несли разобранный пулемет. Один нес тело, другой - станок
(33 килограмма), третий - щит (8 килограмм). Было тяжело, и мы часто менялись.
На катках пулемет везти не разрешали, чтобы не разболтались винты наводки. Кроме
пулемета с нами были коробы с лентой, винтовки, скатки, противогазы и вещмешки
с солдатскими пожитками. Так что нагружены мы были основательно. В обоз ничего
не сдавалось, т.к., во-первых, телеги были загружены до верху, а во-вторых,
и это главное, оружие всегда должно быть при солдате.
Некоторые из солдат потеряли свои котелки и ложки. Добрые товарищи ели с ними
из одного котелка и даже одной ложкой. И в этом проявлялась солдатская солидарность
и взаимовыручка.
Путь наш лежал через г.Харьков, на окраине которого я впервые увидел убитых
фашистов. В траншее лежали трупы нескольких солдат, а на бруствере - труп офицера.
Стоял я и думал: «Вот жили люди. Стали завоевателями, хотели отхватить чужого.
Теперь превратились в трупы, а, наверное, надеялись остаться в живых. У каждого
своя судьба. Но это, должно быть, правильно, что посеешь - то и пожнешь. Возмездие
неотвратимо. Пришли они, чтобы отнять нашу землю. Ими много сел и городов уничтожено.
И вот закономерный конец".
Харьков недавно освободили. Он был сильно разрушен и местами еще дымился. Проходя
через город, мы смотрели на разбитые, сожженные дома, на изрытые воронками от
бомб и снарядов улицы, на людей с измученными лицами и думали: "Вот гады,
что наделали и не только здесь в Харькове, а во многих городах, где побывали.
Дойдут наши до Германии, тогда узнают немцы, что такое война. И там такое будет.
И правильно!».
Не думал я, что, спустя некоторое время, вновь буду в Харькове, но уже раненным.
Как-то мы двигались по большаку, почему-то днем, и нас обстрелял немецкий самолет.
Он появился внезапно со стороны солнца. Вокруг лежала ровная степь, и укрыться
было негде, да и не успели бы. Был объявлен привал. Солдаты лежали (солдат на
марше так устает, что услышав команду "привал", ложится и сразу спит).
Поэтому ни убитых, ни раненых не было. Правда, несколько лошадей пострадало
(убило и ранило).
Я сидел на обочине дороги. Услышав звук летящего самолета и пулеметную очередь,
я повернул голову туда, откуда они шли, но там уже ничего не было. Повернувшись
в другую сторону, я увидел самолет с крестами на крыльях и фюзеляже и даже голову
летчика в шлеме и очках. Пролетев низко вдоль колонны от хвоста к голове, обстреляв
ее, самолет улетел. Может быть, у летчика кончился боекомплект или горючее было
на пределе, но других заходов он не сделал.
Раздалась запоздалая команда - "Воздух". Мы ожидали, что этот самолет
приведет бомбовозы и будет бомбежка. Срочно на задние борта телег прикрепили
пулеметы для ведения огня по воздушным целям, и была дана команда рассредоточиться.
Но все обошлось, немцы не прилетели.
В этот раз я познакомился с Сашей Ковтанюком и Валентином Борисовым из пятой
роты нашего второго батальона. Шли они, догоняя своих.
-Солдат, есть закурить? - спросил боец, назвавшийся Сашей. Второй представился
Валентином. Я вынул кисет, отсыпал махорки, дал бумагу (нам выдавали нарезанные
для косушек листки). Закурили, помолчали, затягиваясь махорочным дымом.
- Ты откуда? - спросил он вновь.
- Из Узбекистана из Самарканда, слышал о таком городе? - ответил я.
- А ты? - спросил я его.
- С Дальнего Востока из Находки.
- А я из Красноярска, сибиряк - сказал Валентин.
Поговорили немного о дороге, о солдатском житье, об обстреле, пожалели убитых
лошадей, и они ушли. В дальнейшем мы не раз встречались и на марше и на передовой.
За г. Харьков наш полк проводил учения с боевыми стрельбами. Мы учились наступать,
окапываться, атаковать. Не все прошло гладко. Одному солдату пуля попала в колено.
Другой был бледен. Пуля просвистела мимо уха и обожгла его. Пропотели, пропылились,
вымазались в грязи основательно.
После учений нам устроили баню. Мылись мы в палатках, т.к. было уже холодно.
Одежду нашу прожарили. После купания нам смазывали разные места мылом "К",
чтобы не заводились насекомые. В нашей роте санинструктором была девушка. Она
смазывала этим мылом обильно. Солдаты, в основном молодежь, шутили:
"Сестренка, не замажь совсем, а то потом что делать будем?". Сестренка
не обращала внимания на реплики. Она привыкла к словесным изощрениям остряков.
На марше были и казусы. Однажды, после команды "Привал",
я уснул и проснулся от того, что почувствовал боль в ноге. Вскочив, я понял,
мою ногу переехала кухня (хорошо, что пустая). Сообразив, что кухня - обоз,
я, обругав повара, побежал вперед вдоль колонны и догнал своих. По команде "Подъем"
страшно уставшие, не отдохнувшие, солдаты вскакивали как ошалелые. И не мудрено,
что, еще не полностью проснувшиеся, бессознательно схватив свое оружие, они
уже идут, зачастую не разбудив своих: товарищей. Иногда солдаты засыпали на
ходу. Для того, чтобы не упасть, если была возможность, держались за борт телеги.
Но чаще телег рядом не было, и заснувший солдат уходил в сторону и просыпался,
наткнувшись на что-либо или упав, споткнувшись. Пошел солдат к обочине - значит,
заснул. Товарищи, обычно, его будили и возвращали в колонну.
Когда мы уже были близко к фронту, а он угадывался по гулу и вспышкам артиллерийской
пальбы и заревам от пожаров, хорошо видны особенно ночью, все стали как-то строже.
Реже слышались шутки и анекдоты. Солдаты, которые уже побывали на фронте, говорили,
что фронт – да, хорошее в смысле закалки, но там иногда ранят и убивают. Они,
эти солдат были правы. Могу это теперь подтвердить.
В общем, мы были на подходе к передовой, но храбрились. Каждый из нас, молодых,
думал, что его не могут убить. Молодости это свойственно, нам в то время было
по семнадцать-восемнадцать лет, и мы думали, что мы бессмертны.
Пятнадцатого или шестнадцатого сентября 1943-го года, отшагав
более четырехсот километров, мы прибыли на передовую. Здесь на Степном фронте
(с 20.10.1943 года - 2-й Украинский), был передний край 280-го гвардейского
стрелкового полка 92-й гвардейской стрелковой дивизии 37-й армии. Мы разобрались
по подразделениям, сдали противогазы в обоз и разошлись по своим местам. Касок
у нас не было.
На следующий день мы уже участвовали в бою за господствующую высоту.
Этому предшествовал поучительный случай, происшедший накануне, т.е. в первый
день нашего пребывания на передовой. Он показал, как важно не зарываться и не
бравировать, особенно на войне.
Наш расчет, пройдя окопы стрелков, которых мы должны были поддерживать огнем
пулемета, сидящих в глубоких окопах, перешел на склон бывшего здесь бугорка,
обращенного к врагу, несмотря на предупреждения солдат, что нас снимут снайперы.
Мы успели лишь развернуть пулемет, как подносчика ранило в бок. Закричав, он
потерял сознание. Стащив раненого вниз по противоположному склону бугра, мы
дали несколько очередей по позициям фашистов, засевших в подсолнечнике. И в
это время был убит первый номер. Пуля попала ему в переносицу через прорезь
щита. По-видимому, действительно, стрелял снайпер. Мы, наконец, поняли, что
это не на учениях, где мы ленились окапываться и маскироваться, и что здесь
недолго и легко можно расстаться с жизнью.
- Скорей обратно, а то нас перестреляют как куропаток! - крикнул я.
Скатившись за бугор и стащив за собой пулемет, мы, оставшиеся вдвоем с подносчиком,
руками и ногами выкопали себе ямки (благо было недалеко от Днепра и земля была
песчаная, мягкая), чтобы хоть голову укрыть. Это был урок на всю фронтовую жизнь.
Позже я раздобыл малую саперную лопатку и с ней не расставался, а лихачество
как рукой сняло.
О потерях мы сообщили взводному и в тот же день нам прислали двух солдат тоже
из пополнения, которые заменили выбывших. Меня назначили командиром расчета.
Видимо учли, что я из училища.
На другой день с утра началось наступление на высоту. Мы, находясь со стрелками
в цепи и поддерживая их огнем пулемета, старались прижать немцев к земле, чтобы
они не могли вести прицельный огонь. Приходилось стрелять и через головы своих
солдат. Вот где пригодились навыки стрельбы, которым нас научили в училище.
Спасибо нашим учителям!
Высоту штурмовали две роты. До ее вершины было около километра. Вначале мы продвигались
к позициям немцев короткими перебежками, а метров за триста стали передвигаться
где ползком, где бегом, но чем ближе подходили к окопам врага, тем чаще приходилось
ползти по-пластунски, т.к. плотный ружейно-пулеметный огонь не давал подняться.
Когда мы были примерно метрах в пятидесяти от окопов фашистов, раздалась команда:
"В атаку". Солдаты передовой роты рванулись вперед, но почти сразу
же залегли, т.к. пулеметы немцев "выкосили" почти четверть атакующих.
Теперь по нас били не только пулеметы, но и минометы. Разрывающиеся вблизи мины
глушили и слепили. После близкого разрыва, я долго почти ничего не слышал. В
ушах звенело, в глазах рябило и их резало от попавшего в них песка. На зубах,
в ушах был тот же песок. В воздухе пыль, пороховая гарь. Дышать трудно. Пришлось
отойти.
Затем вновь подползали к немецким окопам и трижды ходили в атаку, неся большие
потери, ибо нет ничего хуже, когда пехота ложится перед окопами неприятеля.
Здесь каждый солдат на виду и бей на выбор.
Немцы вели интенсивный огонь изо всех видов оружия, которыми располагали. Пологий
склон высоты покрылся телами убитых и раненых наших солдат. Неслись крики о
помощи. Некоторые были разорваны на части крупнокалиберными минами. Раненые,
которые еще как-то могли передвигаться, ползли в тыл. В разных местах мелькали
сумки санитарок. В основном это были молодые девчата. Они часто гибли, даже
не успев перевязать раненого.
Несмотря на потери, боевой порыв наших бойцов не снизился. Солдаты, большинство
из которых были необстреляны и впервые участвовали в бою, рвались вперед. Желание
уничтожить врага оказалось сильнее страха, который возникал в каждом, когда
нужно было встать и бежать вперед, несмотря на летящие навстречу пули. Играла
роль и любовь к семье, к месту, где жил и где остались родные. Все знали, что
если фашисты не будут разбиты, то с их домами произойдет то же, что и с домами
в разрушенных деревнях селах, которые мы проходили. I
В атаку пошли бойцы второй роты. Но и им, несмотря на подбадривание офицеров,
не удалось ворваться в окопы немцев. Пулеметы, мины, гранаты противника не давали
возможности сделать это.
Вновь отошли на исходные позиции и вновь наступали на вершину соты.
Мы часто меняли позицию, т.к. задерживаться на одном месте опасно. Фашисты быстро
засекали пулемет и, после двух-трех пристрелочных мин, которые разрывались вблизи,
можно было считать себя покойником. Следующая мина была бы точно нашей. При
таком положении и когда на одном месте долго находиться было невозможно, естественно,
выкопать что-нибудь похожее на окоп не удавалось. Мы находили неровности на
поверхности земли, где можно было бы укрыться вместе пулеметом и вести огонь.
Менять позицию нужно было быстро, ибо времени на раздумье не давалось.
- Давай к тому бугорку, давай к тому кусту - кричал я второму номеру, и мы с
ним катили пулемет, а подносчики лент бежали за нами.
День выдался безоблачным, солнце грело хорошо. Прошло полдня. Устали мы страшно.
Таскать часов шесть пулемет весом семьдесят килограмм на жаре да еще все время
пригнувшись, тем более, когда нужно стараться не попасть под пулю или осколок,
тяжело, а учитывая, что надеты шинели, - тяжело вдвойне. Очень хотелось пить,
но воду нужно было беречь для пулемета. Вокруг стоял грохот от разрывов мин
и выстрелов, человеческих голосов почти не было слышно. Даже ругаться, что в
трудную минуту бодрит, стало невмоготу.
Наконец, с помощью «катюш», высота была взята. Тогда я увидел и услышал как
«играет катюша». Сзади вдруг раздался скрежет, гул, и через нас на высоту полетели
огненные стрелы. Оглянувшись, я увидел в облаках пыли две или три автомашины
с рамами, которые уже разворачивались. Они быстро уехали. На высоте все покрылось
огнем, дымом и пылью. Среди этого хаоса вспыхивали огненные свечи от отдельных
взрывов. До нас донесся страшный грохот. Когда все это улеглось, и раздалась
команда «Вперед», мы заняли высоту, почти не встретив сопротивления, так чисто
«сыграли катюши». Жаль, что не перед первой атакой. Наши потери убитыми и ранеными
составили более сорока человек.
На высоте, когда мы туда поднялись, увидели, что все перепахано. Следов от окопов,
в которых находились немцы, почти не осталось. Было много трупов вражеских солдат.
Раненных фашистов перевязывали наши санитарки и, вместе с небольшим количеством
оставшихся в живых, отправляли в тыл. На лицах немцев был испуг. Они еще не
поняли, что с ними произошло, и не оправились после залпа «катюш». «Что б,..,
съели? - говори солдаты - не нравится «катюшино угощение?». Они (солдаты) были
злы, гибель многих товарищей всех вывела из равновесия и, если бы не командиры,
оставшимся в живых немцам не поздоровилось бы.
Отдыхая после штурма, мы тихо переговаривались. Говорили, как убило или ранило
того или иного солдата, как чуть было не попала пуля или осколок в чудом оставшегося
в живых. Во время атаки этого не замечали. Вспоминалось это потом, когда все
кончилось, и все немного успокоились.
В этом бою наш пулемет был поврежден (разбило каток) и его нужно было заменить.
Командир взвода рассказал куда идти, и в период затишья мы со вторым номером
отправились в материально-техническую часть (до нее было километров шесть-семь),
где каток нам заменили. По дороге мы попали под минометный обстрел, долго лежали
в пыли. Наконец, обстрел окончился, и мы вернулись в окопы своего подразделения.
Немцы тогда стреляли изо всех видов оружия даже по небольшим группам солдат.
Возможно, что и этот обстрел был не случайным.
После того как высота была взята, мы, преследуя отступающего противника, довольно
быстро продвигались вперед, миновали какую-то небольшую речку и вышли на равнину
с редкими холмами и низинами.
Я описываю все так подробно потому, что это мои первые впечатления от пребывания
на передовой и мой первый бой, а они самые запоминающиеся, Этот первый бой,
в котором я участвовал, конечно же, оставил свой след. Я понял, что в такой
ситуации нужно быть сноровистым, быстро ориентироваться в обстановке, быстро
думать и двигаться и, главное, не терять контроль над собой.
Отходя к Днепру, немцы оставляли заслоны, которые оказывали упорное сопротивление,
цепляясь за каждый холм, за каждый овраг, но остановить наступление наших войск
не могли. Они (